ПРИКЛЮЧЕНИЯ ЮНГИ [худ. Г. Фитингоф] - ИОСИФ ЛИКСТАНОВ

Он тихонько позвал:

— Дядя Иона!.. Товарищ командир приказал выдать мне расход обеда.

Минёры подняли головы. Костин испуганно взглянул на своего питомца и ахнул. Виктор спрятался за косяк.

— Нашкодил, и глаза стыдно показать, — сказал Бакланов. — Постой, сигнальщик, мы ещё с тобой поговорим. Найдётся песочка надраить тебя за семафоры-разговоры… Избаловался, парень! Ты, Иона Осипыч, спроси его: кто вчера собаке тральщика «Запал» на хвост консервную банку приспособил?

— Его хоть учи, хоть не учи! — сердито проговорил Трофимов. — Сколько раз говорено, чтобы к погребам не совался, а он опять тут как тут!

— А если я голодный, — хмуро откликнулся Виктор. — Должен, значит, погибать?..

— За все твои штуки-проделки надо бы тебя по-старинному на чёрствый хлеб да на забортную воду посадить, вот что, — сказал Трофимов ещё строже иподмигнул товарищам.

— Да будет вам! — рассердился Костин-кок, торопливо пробираясь между минами. — Взялись дитё прорабатывать. Постыдились бы!..

Сейчас Виктор принадлежал только одному человеку в мире — добрейшему Костину-коку, который за всё время знакомства не сделал ему ни одного выговора.

Славный Иона Осипыч схватил мальчика за руку, увлёк вверх по трапу, засыпал вопросами, смешав, как всегда в минуты волнения, русские и украинские слова:

— Ты где шатался? Де блукав? Обедал? Ни? Опять режим сломал! Горе мне с тобой, Витя! Дывись, аж похудела бидна дытына. А что Фёдор Степанович, драил? Долго? Нет того, чтобы накормить дитё, а потом уже воспитывать… А на «Змее» тоже молодцы — всему флоту насчёт твоих флажков просигналили. Да перебирай же ногами швидче!.. Ветерком, ветерком!..

В глазах кока десятилетний юнга Лесков был младенцем, а в глазах Виктора Костин-кок, знатный кулинар флота, был нянькой, которую случайно нарядили в бушлат и клёш, с которой можно покапризничать, немного поскандалить и без особого труда добиться своего. Впрочем, на этот раз они были заодно: Костин-кок спешил ликвидировать аварию, а Виктору казалось, что от голода он стал совсем прозрачным. Иона Осипыч втолкнул его в камбуз, потащил к умывальнику, заставил его вымыть руки, усадил за стол, надел на свою круглую бритую голову белый твёрдый колпак и так загремел кастрюлями, будто собирался накормить до отвала целую дивизию. Виктор почувствовал, что жизнь входит в свою колею и что, в сущности, он не так уж несчастен.

— Первый закон! — потребовал Костин-кок. — Да не стучи ложкой, сломаешь!

— Есть первый закон, вот он: «Дружба с коком — залог здоровья».

— Ешь на здоровье! — весело ответил кок, ставя перед Виктором полную тарелку.

Замечательный суп, замечательный хлеб, замечательный камбуз, в котором знакома каждая кастрюля, и самое замечательное в камбузе — это Костин-кок!

Иона Осипыч сел на табуретку, сложил руки на животе и смотрел на своего питомца с такой радостью, будто вырвал его из когтей голодной смерти.

— Не стучи по столу. Говори второй закон!

— Есть второй закон, вот он: «Кто хорошо жуёт, тому всё впрок идёт».

Только на блокшиве готовят такие сочные и большие котлеты! Виктор съел их и покосился на кока, но Иона Осипыч сделал непроницаемое лицо, разглядывая что-то на подволоке.[23]

— Третье, — умоляюще сказал Виктор. — А я третий закон придумал:

Только Костин-кокХороший компот пекёт…

— Гм! — пожал плечами Костин-кок. — Так компот же не пекут, а варят…

— Для рифмы можно «пекёт», — вздохнул Виктор.

— А во-вторых, скажу не по секрету: штрафникам вроде тебя компоту не полагается. Нет, не дам тебе компоту, — решил Иона Осипыч. — Выдумал тоже!.. Весь день блукав по Кронштадту, а теперь компоту ему давай. Только из-за компоту и идёшь к дяде Ионе. Не дам, и не пищи.

— Пищать я не стану, — омрачился юнга. — А если ты мне дашь компоту, я, может быть, скажу тебе одну такую новость…

Костин метнул на мальчика быстрый любопытный взгляд, со стуком поставил перед Виктором глубокую тарелку прозрачного ароматного компота, достал из шкафчика бисквиты и облокотился на стол:

— Теперь говори.

— Сейчас всё по порядку расскажу, — начал Виктор, набивая рот. — Я был на стадионе, только там сегодня скучно. У начфиза вот такой флюс!.. Был в борцовском зале, а боксёры не тренировались. Потом был на канале. Там баржи грузились у складов Главвоенпорта. А мешок с сахаром в воду упал. Когда сахар растает, вода в канале станет сладкой, правда? А я всё-таки не стал ждать. Всё равно сахар не скоро растает: вода-то холодная.

— Да ты что, смеёшься надо мной? Ой, смотри, выгоню из камбуза! — возмутился Костин, чувствовавший, что Виктор припрятывает самое главное на конец.

— Я же всё по порядку… Потом был на пассажирской пристани. Пришла «Горлица» из Ленинграда. Прибыл Островерхов. Говорит, что он заболел в отпуске этой… малярией. Говорит: «Пускай Иона Осипыч придёт сегодня вечером в ресторан потолковать, есть дело», — выпалил Виктор.

Костин от неожиданности уронил поварёшку, опустился на табуретку, снял колпак и вытер платком свою бритую голову, блестевшую золотыми искорками щетины. Его маленькие серые глаза стали печальными и тревожными.

— Плохой ты товарищ, Витька! — сказал он укоризненно. — Знаешь, что я Кузьму Кузьмича вот как жду, а сам шутки шутишь! Говори правду, приехал Кузьма Кузьмич?

— Приехал, честное слово, приехал! Такой жёлтый-жёлтый…

— Ну, спасибо, спасибо… За такую новость получай ещё поварёшку компота. Больше не дам, а то лопнешь мимо шва. Такого компота даже Кузьма Кузьмич не варит. У него на линкоре только клюквенный кисель хороший, а компот… Так приехал, значит, товарищ Островерхов? Может, узнал что доброе? А может, и не узнал…

КРОНШТАДТ

За воротами Пароходного завода Иона Осипыч и Виктор ещё раз осмотрели друг друга, поправили полосатые тельняшки, чтобы они хорошо были видны в вырез голландок, выровняли бескозырки, Костин-кок закурил свою трубку, и рейс[24] начался.

Вот уже два месяца ждал Костин-кок возвращения с Украины своего друга Кузьмы Кузьмича Островерхова, который работал на линкоре в качестве кока.

Островерхов, получив отпуск, согласился выполнить важное поручение Ионы Осипыча, и весь блокшив знал, какое это поручение.

Давно, во время гражданской войны, потерял Иона Осипыч на Украине своего маленького сына Мотю. Не раз он предпринимал поиски, всё надеялся, что найдётся Мотя, но пока поиски кончались ничем. Кок отчаивался, терял надежду, а затем снова начинал всё сначала: искал, надеялся и ждал.

Вот и теперь он спешил увидеться с Островерховым, который обещал навести справки о Моте Костине в городке Карповском. Может быть, узнал Островерхов что-нибудь доброе… Может быть, жив и здоров сынок Мотя…

Кок шёл задумчивый и встревоженный. Виктору тоже было не по себе. Ему казалось, что весь Кронштадт смотрит на пустой чехол из-под красных флажков. Если бы от него зависело, он ни за что не уволился бы сегодня на берег. Но приказ есть приказ. Он переночует на береговой квартире, а завтра явится на линкор. Там он разыщет краснофлотца с густыми сросшимися бровями, попросит у него прощения и получит обратно свои красные флажки. А пока он идёт без флажков, поглядывает вокруг, вспоминает рассказы Фёдора Степановича о Кронштадте и мало-помалу отдаётся береговым впечатлениям.

Вероятно, вот здесь, на низком берегу, двести лет назад впервые высадился царь Пётр, увидел медный котёл, оставленный у погасшего костра рыбаками, и крикнул своим спутникам:

— Добрый знак! Именовать отныне остров Котельным. Здесь будем такую кашу по русскому маниру варить, чтобы вовек её врагам не расхлебать…

И, держа котёл в руках, зашагал в глубь острова, над которым шумел вековой лес.

Фёдор Степанович говорил Виктору, что вот здесь, на подходе к военной гавани, был залив. Он исчез — его засыпали.

Работные люди, привезённые со всех концов России, выполняли смелый план Петра: засыпали землёй мелководные места, расширяли таким образом остров, строили крепость Кроншлот, углубляли гавань, рыли каналы, забивали в болотистый грунт сваи из красной, спелой лиственницы, которая и сейчас стоит в воде крепкая, как железо, складывали стенки из серых гранитных блоков[25] — меняли лицо острова по слову Петра.

Было нелегко. Строители терпели нужду, холод, а в дни ледостава и ледохода, когда прерывалась связь с берегом, заглядывал сюда и голод. Болота насылали злую лихорадку, брала своё и вода — тонули. Всякое случалось, но рос, поднимался младший брат Петербурга, славный Кронштадт, всё гуще становился лес стройных мачт в гавани, всё больше домов красовалось на берегах каналов.